В студии Татьяна Тарасова и Владимир Познер

Наш гость сегодня Татьяна Тарасова. Ну как представить? Наверное, как одного из самых выдающихся тренеров не только России. Достаточно посмотреть на результаты и все становится понятным. Дочь величайшего тренера – Анатолия Тарасова, который приводил нашу сборную по хоккею к золотым медалям чемпионатов мира и олимпийских игр. Вот такой тандем. Значит, Татьяна Анатольевна, добрый вечер.
 

- Здравствуйте, с праздником Вас, с днем рождения.

- Да, и Вас с днем рождения вашего мужа. У нас такой маленький междусобойчик.  Значит, я - 1 апреля. Владимир Крайнев, муж Татьяны Анатольевны - тоже 1 апреля, и моя мама - 1 апреля. Я был ее подарком.

- Прелесть какая!

- Значит, даже не знаю, с чего начать.

- А  я то уж совсем не знаю.

- Ну мы сейчас разберемся. Вас будет принимать президент Путин?

- Ну, я этого не знаю.

- Не знаете.
 
- Нет. Я этого не знаю. Знаю, что только его помощник сказал, что Ягудина и его тренера примет. Ну Леша уехал, и я думаю, что Владимиру Владимировичу, вашему тезке, тоже есть чем заняться сейчас, я думаю. Я с удовольствием, если меня примут. Но я не знаю. Он прислал телеграмму с победой на чемпионате мира.

- Прислал.

- Да, он прислал телеграмму. Это было ну очень приятно.

- Я хочу сказать нашим слушателям, что я задаю этот вопрос не из праздного любопытства, а потому что, если вы помните, вскоре после приезда нашей спортивной делегации с олимпийских игр, был прием устроен в Кремле, на котором как раз Президент принимал и наших спортивных деятелей (скажем так), так и участников, вплоть до тех, кто занимал до шестого места. Вот такое было ограничение.  И не были приглашены ни Татьяна Тарасова, ни Алексей Ягудин, что у многих, и в частности у меня вызывало смешанное чувство и явное недопонимание.
Поэтому я и задавал вопрос.  Все-таки эта была оплошность.  Я не сомневаюсь в том, что это вовсе не президентская преднамеренность какая-то.  Тут совершенно другие вещи.

- Нет. Я абсолютно в этом убеждена.  Как, если принимает президент, как, если бы он сам приглашал, как он может не пригласить тех, победы которых  украшали и радовали людей, российских во всяком случае.

- Конечно.

- Это безусловно. А приглашали просто, приглашали чиновники, которые приглашали в тот день, когда меня отправили в Америку. Я уже ведь выяснила все потом, после того, как я от обиды плакала.  Все равно мне обидно, обидно человеку, который проработал 36 лет на советский, на российский спорт. Мне все равно обидно, что меня таким образом вышвырнули просто.   Я выяснила, что в тот день, когда меня отправили, сказали, что приема не будет, и я могу улетать, в этот же день была послана телеграмма Тамаре Николаевне Москвиной и ее вызвали. А откуда я  это знаю? Мы встретились с ней в Нью-Йоркском аэропорту. Я - прилетела, а она улетала по телеграмме. Меня никто никуда не то что не приглашал, все это вранье. Мне надоело. Это всегда со мной так.

- Вы можете мне объяснить? Все-таки я не могу понять. Значит Вы, ну оставим там слова великий, Вы-тренер, который так или иначе подготовил нескольких, и для Советского Союза и для России, чемпионов мира. 

- Я только для России и готовила. У меня, это просто справка, которую мне два дня назад дала газета «Спорт-экспресс»,  у меня 41 чемпион - 41 золотая медаль чемпионатов Европы, мира и олимпийских игр. Еще, плюс к сорока одной, есть 4 с Лешиной  медали профессионального чемпионата мира. Вот у меня всего 45 золотых медалей. Восемь олимпиад. Семь из них – золотых. Не надо говорить, что я великий тренер. У меня папа был великий. Это разные вещи. А я тренер, который на протяжении многих лет готовлю чемпионов.

- Вы мне сами сказали, что папа ваш гениальный тренер. А Вы - великий. Великий и гениальный - это тоже есть разница.

- «Большой», если на меня смотреть. Можно сказать «большой».

- Ну, хорошо.  Татьяна Анатольевна, ну все-таки, Вы мне можете объяснить, ведь должно же быть что-то? Что это-зависть? Что происходит вообще?  Ну можно не любить чрезвычайно успешного человека. Я понимаю это.  Можно завидовать. Я это тоже понимаю.   Но есть предел какой-то?!

- Да, но у нас нет предела, потому что у нас спорткомитет. У нас нет предела, у нас есть президент нашего фигурного катания, Валентин Николаевич Писеев, который не любит меня все 36 лет. Моя жизнь практически отравлена этим человеком. 

- Ну чего он вас не любит.

- Он не любит всех людей, которые….

- Вы обидели его  может чем-то?

- Я его не обидела. Может быть его кто-то  обидел в детстве. Он просто не любит меня, потому что я независимый человек, я никогда не унижалась, никогда не пресмыкалась, никогда не входила в его друзья, так сказать, в приятели, никогда ничего не просила с протянутой рукой. Я всегда боролась, я старалась победить. У меня всегда было свое мнение, которое практически никогда не шло параллельно с его мнением. Я уже выступала однажды там на президиуме, когда его переизбирали. Это было много лет тому назад.  Я выступала одна, ни с кем не договариваясь. Тогда еще тяжело было выступать и говорить правду. Я выступала. Когда я вышла, я говорила, что этого человека надо снимать, что от него нужно освобождаться. Получается так, что все успехи связаны с его именем тоже, поэтому он удачливый очень человек, он весь в орденах, в наградах и медалях.  Он - президент федерации фигурного катания  России.  Мы выигрываем. Тренеры работают как звери. И выигрывают все одни и те же тренеры. И выигрывают все подряд. Все, что можно выиграть. И он как бы с нами. Ощущение такое, что ну без него все тут просто рухнет.  И многие уже закончили работать.  Тамара Николаевна уехала навсегда, практически, мне кажется, в Америку; сказала, что больше не будет заниматься практической работой.

- Вообще здесь или вообще?

- «Вообще»:- она сказала.- Хватит, мол.

- Там я думаю, что она будет заниматься. Там Игорь Борисович Москвин находится. Он там восстребован. К нему стоит очередь на занятия. Я не знаю. Мне даже не хочется занимать ваше время рассказами о Валентине Николаевиче Писееве, который, честно говорю, испортил нам ощущение от нашего любимого дела. Очень многим тренерам, не только мне. Вот.   Но я ему когда-то уже говорила и перестала вообще с ним разговаривать и замечать его, потому что мне и без него хорошо. Но жизнь складывается таким образом, что он вынужден меня поздравлять.

- Бедный.

- И вот это ему наказание. Вынужден. Весь зал стоит. Его ISU поздравляет. Один мой ученик, или второй или третий в разные периоды катается,  он обязан вниз спуститься.  Президент присылает поздравление – обязан вниз спуститься со слезами на глазах, сказать: «Я, просто, нет слов, здорово, поздравляю, молодцы, хочется Танечка упасть к тебе в ноги». Падайте.

- Хорошо. Давайте поговорим о Ягудине.

- Давайте.

- Вот это последнее выступление на  чемпионате мира-это было что-то вообще непонятное.

- Здоровское!

- Это просто было вообще непонятно! Сколько он получил «шестерок»?

- Много. Я никогда не считаю.

- Ну много вообще. Что произошло? Вообще это просто было…..

- Это была его награда за то, что он не побоялся. Будучи в ранге олимпийского чемпиона очень страшно подскользнуться. Вот я сейчас даже говорю, у меня мурашки бегают, потому что очень страшно. У меня голос другой. Мне совсем страшно было.  От страха никуда не денешься. Не хочется же после олимпийских игр…   Такой стресс, такая нагрузка. Опять нужно себя  поломать, заставить,  крутить на одну ногу, идти. Он хотел.  И у него получилось.  И вот за это, вообще то там все возмущались,  что не все «шестерки» поставили, вот за эту смелость его так принимали.   И   за это он так катался. Его начали принимать с того момента, как он приехал. Он был там герой.  Он один приехал, не побоялся, из олимпийских чемпионов.  Это сумасшедшая физическая и эмоциональная нагрузка. После этих вещей, конечно, нужно отдыхать.  Но он поехал сейчас намного работать. У нас есть план и на следующий год мы не собираемся оставаться… Мы будем кататься, только мы будем кататься по свое программе для того, чтобы к олимпийским выйти опять.

- Сколько же ему лет?

- Двадцать два всего! Он - четырехкратный чемпион мира, олимпийский чемпион, трехкратный чемпион Европы и один раз выиграл чемпионат мира среди профессионалов. Когда разрешили, так вот он вышел и выиграл. Вот такой мальчишка!

- Вот когда Вы говорите о страхе, я почему-то вспомнил Боби Фишера. Когда он стал чемпионом мира по шахматам, ведь он перестал с кем-либо играть. И выяснилось, что, уже став чемпионом, ему страшно проиграть, хотя бы один раз. Не может чемпион проиграть. И он так этого боялся, что он так больше никогда и не сыграл, и лишился своей короны.

- Конечно. Как только бояться начинаешь, так обязательно и лишишься.

- Да, поразительное  все-таки было дело.

- Люди к нему бежали. Просто весь зал как упал. Я даже боялась, что обвалится трибуна, потому что там очень тоненькие сиденья. Зал этот разбирается весь, он не стационарный. И когда эта публика вся сверху, эти девчонки сумасшедшие просто вниз упали камнем, я боялась, поскольку все зашаталось, я боялась, что трибуна просто рухнет. И он питался их энергией, а они – его. Вот так здорово получилось.

- Зал имеет значение вообще?

- Очень большое. 

- А нельзя отключиться от зала?

- В принципе, они стараются отключиться как бы от зала. Но если он сделал свой первый сложный прыжок, и зал его поддерживает, он дает ему большую энергетику. Зал болел за него и в прошлом году, когда он проигрывал в Канаде. Зал весь стоял, и гудел и кричал ему: «Давай, Леша!». Это канадский зал. Вообще как будто он их сын..

- Да, это удивительное все-таки что-то. Чем Вы объясняете это феноминальный взлет российского фигурного катания, который  продолжается уже много лет?  Почему именно в этом виде спорта?   Ну было несколько там, скажем. Ну, скажем, хоккей длился долго, но до определенного времени. Ну  многие говорят, что уезжают в НХЛ, что больше нет вот этого костяка, нет этой единой команды и это сыграло свою роль.

- Не согласна.

- Думаю, Вы скажете, что думаете по этому поводу. Но вот фигурное катание продолжается, я не знаю, сколько лет. Что Вы не согласны насчет хоккея?

- Насчет хоккея не согласна с тем, что НХЛ, уезжают. Ну и что? Они все уезжают. Из Канады уезжают в Америку, из Америки уезжают в Канаду. Но они, например, не потеряли ощущение своей Родины, и они за нее бьются.

- А почему тогда, что произошло с  нашими?

- И потом, я думаю, что все-таки спорт – такая вещь, которая… И вообще в спорте, как мне кажется, центральная фигура тренера. Человек делает себе место. Видимо, нет центральной фигуры. Вот вы, например, берете и делаете себе программу.  Вам же ее никто не приносит. Вы ее придумываете, вы ее разрабатываете. А потом мы ее уже любим, смотрим, по часам бежим уже. Правильно?  И если бы была какая-то настоящая фигура тренера, в которого бы верили, который бы умел. Знаете, вот взял и сделал.  И к нему бы бежали.  К нему бы оттуда бежали.  Грецки к отцу приезжал, к нам на дачу. Дача всего в три комнаты. Они ходили в лесок.  Он ему давал упражнения. 

- Ваш отец давал упражнения Грецки?

- Да, да., конечно.

- Я не знал этого совершенно!

- Ну а кто знал, кто спрашивал?

- Ну это просто поразительно.

- У него стоит стол, полный его записей. Он никому не нужен. Отвезу его в канадский музей славы.

- Да, там он будет очень хорош.

-  Отвезу обязательно.

-  Значит дело в тренере?

- Я думаю, что дело в фигуре. Может быть не в одном. Может быть несколько тренеров. Вот поэтому я считаю, что в фигурном катании у нас большие успехи, потому что инерция нашей работы еще есть. И она еще будет продолжаться немножко, потому что никого нового из тренеров не прибавилось. Только Наташа Линичук, и та уже работает двадцать лет. Вот и все.  И мы как взялись когда-то сорок лет тому назад работать и не на жизнь, а на смерть. И потом русский народ – талантливый очень. 

- Талантливый.

- Да, у нас и условий таких нет как на Западе. Конечно, талантливый.

- И все-таки, Татьяна Анатольевна, можно ли както планомерно рассчитывать, выращивать тренеров? Не является ли это в какой-то степени… Какие-то планы могут быть, но, в то же время, есть элемент случайности.  Ну вот родился вот такой человек. Ну не всегда же он рождается? 

- Не всегда. И вот они, следующее поколение, они все что-то отца журят, что-то они вспоминают, хороший он был или плохой. Видимо это самое сильное ощущение от их жизни вообще было. От жизни этих выдающихся хоккеистов. Другого человека в своей жизни они не встретили. И очень трудно встретить человека сильней его и умней его. И Аркадий Иванович, они вместе.

-  Вот, Чернышев-Тарасов – это такой тандем был!

- Такой тандем. И к ним же еще были разные, другие тренеры, которые были фанатики, у которых был тоже свой  поворот на хоккей. Это тот же Эбштейн из «Химок».  Всеволод Михайлович Бобров. Он больше сам футболист, он – игрок, он – меньше тренер, потому что он как бы не оставил за собой поколение, которое играло. У него не было учеников, но все равно он был выдающаяся фигура.  Были эти двое и еще вокруг них было несколько человек.  Так же как и в фигурном катании у нас такая же….

-  Ну это все-таки счастливое стечение обстоятельств.

- Ну как , если гений рождается. Конечно, это счастливое стечение обстоятельств.  Его же не учили, он сам хотел и книг он не читал. Да нельзя этому научить. Нельзя научить балетмейстерскому искусству.

-  Я, когда жил в Германии, пацаном, приезжала, если не ошибаюсь команда ВВС или вот какая-то наша армейская команда играть со сборной ГДР. Да, уже ГДР был. Ну там счет был 18:1 или что-то такое. Играл Тарасов. Играл.  Он не был никаким еще тренером.

-  Он был играющим тренером.

- Он был такой субтильный, худющий.

- Худющий, с вьющимися волосами.

-  Но я тогда совершенно не представлял, что вот будет это такая глыба. Ну я к чему это говорю. Уже сейчас я читал в некоторых газетах и слышал, что, мол,  кончается это  и вот, на будущее, не следует надеяться, что Россия будет удерживать эти вот первые позиции в фигурном катании, потому что мы не видим тыла.  И я. Вот, про себя думаю, мы не видим тыла, потому что  не проявились такие фигуры, просто сейчас их нет. А никто не знает, почему они появляются и потом исчезают. Или мы не видим тыла, потому что чего-то не то делают?  

- Нет. Во-первых, как мы можем видеть тыл, когда тренер получает две тысячи рублей. Какой тыл мы можем видеть?

-  То есть это непривлекательно.

- Как можно на эти деньги жить?  Все катки отданы  в Москве хоккею. Фигурных катков очень мало. Значит, как же  будет расти смена? Никак. Многие катки, например по России, закрыты. Был замечательный тренер Игорь Борисович Ксенофонтов в Свердловске. Там была потрясающая школа. Человек сделал школу. В Сибири сделал школу. Оттуда вышло очень много  талантливого народа. Сейчас никого нет. Никто и нигде, в основном, ничего  не делает. Так, что-то. Мы дорабатываем. Еще пытаемся сделать здесь какую-то школу. Льда не дают. Зарплату не дают. Для тренеров, которых я хотя бы хотела бы научить….. Я научила уже одного тренера, потому что я в нем видела явный талант. Это Коля Морозов, с которым я сейчас работаю. Я его взяла работать три года назад.  Он был мальчишкой.  Ему было двадцать два года.  Вот я в нем увидела большой талант балетмейстерский.  У него глаза другие, он по-другому понимает.  Я сразу ему дала возможность расскрыться, работать с выдающимися. Они, сначала, как-то стороной его проходили. Но, после двух-трех недель наших совместных тренировок, они уже от него не отходили. Я хотела бы здесь это же сделать, потому что здесь тоже есть способные люди, которые могли бы дальше продолжить нашу профессию. Та же Лена Кустарова,  которая у меня каталась. Она здесь, но условий для работы пока нет. Может быть будут, потому что у меня был здесь каток полгода. А потом поменялся министр, и нас выгнали. 

- Министр чего?

-  Министр МПС. Поменялся министр,  и я пошла к новому министру и попросила, чтобы школу не закрывали, потому что это не то, за что снимают с работы.  Он мне честно глядя в глаза сказал, что: «Татьяна Анатольевна, не волнуйтесь, уезжайте на ваш чемпионат Европы, на ваши олимпийские игры. Мы Вам не закроем, сохраним школу». 27 февраля они прислали письмо о закрытии школы.

- Другая тема. Вот олимпийские игры. Шуму было. Начнем с другого. В программе «Времена» перед олимпийскими играми были приглашены, в частности, председатель нашего спорткома. Милый человек.

- Это кто, Леня Тягачев?

- Нет. Тягачев – это олимпийский комитет. А это госкомспорт. Тягачев обещал прийти, но в последний момент не смог. Смирнова не было.  Ну были некоторые другие люди. Мы поговорили.  Что, как. Прозвучало, сколько, по идее, мы должны выиграть медалей таких-сяких, на какое место мы претендуем. Твердое третье, как было сказано.  Если повезет, второе.  Но это будет трудно. Что, конечно, Германия там, Норвегия. Ну ладно.  Я понимаю, что спорт есть спорт. Можно ошибиться в каких-то вещах. Бывают совершенно неожиданные вещи. Спорт тем и замечателен, что бывают неожиданности, что нельзя все программировать. Все началось не слишком удачно.

- Но не программировать тоже нельзя.

- Конечно, это все программируют. Но, тем не менее, бывает, что сборная Кореи выигрывает по футболу у сборной  Италии. Конечно замечательно, что это может быть.  Хотя, в принципе, программируют, что проиграют. Но тем не менее.

- Но с трамплина, если ты не прыгал, ты не полетишь. Если в стране нет трамплина, то ты хоть Икар, не полетишь.

- Это правда. Потом началось что-то такое невероятное. Когда стали проигрывать все подряд, пошли разговоры о необъективности судей. Но я же ведь помню еще в советское время, что, ну конечно судьи были необъективны всегда, ветер, если дул, то  не в нашу сторону. Если дождь, то на нас падал,  на других не падал. Ну и так далее, так далее. Это было что-то.

- А смазка?  Всегда лыжи, смазка.

- А у них угадали смазку, а у нас не угадали смазку… Лед-такой, лед- сякой. Одним словом.  Вообще, апофеозом для меня было, когда я увидел выступление Никиты Сергеевича Михалкова, который, сев к столу, сказал примерно следующее: «Время пришло для принятия серьезных, мужских решений». Я подумал, что сейчас объявят войну, вообще.

- Я  бы поняла буквально, я сразу стала бы защищаться.

- Что такое происходило? Вы мне можете рассказать?

- Я не знаю, что у них там происходило. Видимо они ошиблись с медалями, пересчитали их неправильно. У нас то происходило. Мы утром вставали. Жили мы все одинаково, на высоких-высоких кроватях. Туда нужно было запрыгивать с разбега. С подушкой, с нормальным одеялом, как все живут олимпийцы на олимпийских играх. Нас ничего не волновало, кроме результата. Мы утром вставали. С шести  утра были тренировки. И каждый готовился к своему виду. Что может волновать тренера? Что меня может раздражать? Никиту Сергеевича могло что-то раздражать, я еду на тренировку.  Я знаю, что на тренировку мне надо ехать за полтора часа. Значит, я выезжаю в половине пятого, если у меня в шесть тренировка. Я знаю, что туда ехать полтора часа. С проверкой, не с проверкой. Вообще, это не мое собачье дело. Мое дело, чтобы мой спортсмен или мои спортсмены катались так, как они умеют.  Вот это мое дело.  И я этим делом занимаюсь. А то, что меня проверяют такие красивые ребята американской армии, и я на них смотрю и, хотя бы, немножко отвлекаюсь от своего кошмара и ужаса, я, вообще, им за это благодарна.  Как они работали потрясающе. Они не сделали, вообще,  лишних движений. Они даже в последние дни, они даже больше еще стали опасаться какого-то вторжения. Они так проверяли, так на нас смотрели.  Они стояли там сутками.  Эти большие, красивые парни сорок пятого размера, в ботинках, такие розовощекие! Я завидовала их армии, потому что эта армия вся пила сок и ела на месте бутерброды. А наша армия не пьет сок. И поэтому, мне было обидно за нашу армию, а не за то, что меня проверяли. Мня проверяли для того, чтобы я жила спокойно, чтобы просто я не взорвалась или других бы не подорвала.

-  Ну, все-таки. У вас есть ощущение или было ощущение, что судьи, все-таки,  к нашим спортсменам относятся не так, как ко всем другим?

- Неправда. Не было у меня такого ощущения. Но Леша Ягудин без судьи выступал, поэтому нас и стали закатывать, не стали на прием приглашать к Путину Владимиру Владимировичу. Это была единственная чистая победа, и судьи в этом виде не было русского. Слава богу, что не было русского судьи. Можно было честно прокатиться на олимпийских играх. Слава богу, потому что ему, бедному судье, дают задание. Он под честное слово будет выполнять то, что ему скажут.

- А другим судьям не дают?

-  А другим не дают.

- Ну, перестаньте.

- Ну кому-то будут давать задание. Вот Франция, например.

- Что эта была за история с этой француженкой, что-то же было?

- Да, но я бы ей посоветовала другое сделать, а не то, что она сделала. Ей надо было это до соревнований сказать, что на нее давят. Конечно, если она была такая честная, то до соревнований надо было сказать, а не потом, что «я спать не могу». Но никто, кстати, не рассорился, потому что Тамара Николаевна Москвина сделала с канадской парой, с прекрасной канадской парой, ведь они очень дружны, они сделали совместное турне по Канаде и Америке. Никто, вообще, не расстроен, что дали две золотые медали,  кроме, может быть,  наших функционеров.  Это не наше дело. Если бы кто-то катался бы также как Ягудин и они поделили бы это место, я не была бы расстроена.  И не дали Ире Слуцкой. Ну это не то, что не дали. Ира каталась хорошо, но Сара Хьюз каталась не хуже. Если бы Ира прыгнула 3+3 или каталась бы с такой уверенностью, с какой она сейчас каталась на чемпионате мира, у нее ничего нельзя было бы отобрать. Она однажды в Лионе, два года назад, на Гран-При каталась так, что до соревнований  было понятно, что Кван не выиграет. Она выходила и делала два каскада 3+3. Это существенно. Никто не посмеет поставить меньше.  И я так считаю. Нам очень жалко, потому что мы Иру любим, потому что она – наша. Но, если бы Ира сделала 3+3, она бы выиграла у Сары Хьюз. Потому что Сарачка сделала 3+3. В недокрут, как там считают.  Сейчас все говорят, смотрят, с лупой рассматривают. А вы попробуйте в недокрут сделать. Тоже ведь никто не умеет. Кто-то говорит программа, а мне нравится.

- Осторожничала?

- Осторожничала. И один элемент грязно сделала. Он показан. Также как наш Сихарулидзе. Он сделал грязно один элемент и дал возможность приблизиться второй паре, которая тоже прекрасна.  Нельзя говорить такие глупости, когда я слышу, как наши руководители начинают разбирать, сколько пара стоит на двух ногах, что она делает. Да они не понимают в этом ничего. Я позволю себе это сказать.  И Виталий Георгиевич Смирнов не понимает, сколько надо на одной ноге стоять. И, вообще, я думаю, он не понимает, как надо на одной ноге стоять. Поэтому не надо говорить такие вещи, которые просто выглядят смешно. Пара выдающаяся канадская и наша. Но когда наша пара катается безошибочно, у нашей пары, у Сихарулидзе с Бережной, выиграть невозможно. Но когда мы ошибаемся, обязательно будет проигрыш.

-  Вот когда не ошибаются, Вы говорите, у них выиграть невозможно. Что у них есть такое? Это техника или это то самое  неизмеримое?

- То самое. То самое неизмеримое, от чего нас поднимает. От  чего люди встают.  На одних встают, на других – нет.  И вроде, и в театр придешь.  На одних хочется вскочить и кричать, а на других понимаешь, очень хорошо, прекрасно. Похлопаешь и уйдешь.

-  В нашем фигурном катании таких было несколько человек. Я просто помню. Когда я их смотрел, у меня то мороз по коже, то слезы на глазах вот от этого, от чего говорите Вы. Вот это, что никак не выразишь словами, потому что это не техника, это вот что-то такое. Да? Что случилось со Оксаной Баюл? Мне казалось, что в ней это есть.

- Да. В ней это есть. В ней это есть. В ней это было. Я тоже ее очень жалею. 

-  Она не выдержала славы?

-  Она была еще очень маленькая девочка. На нее свалились эти деньги безумные, эта слава. Мне кажется, что…. Мне не хочется так говорить, я очень дружу с Галиной Яковлевной Змиевской, которая была ее тренером. Но она тренировала вместе с тем и Витю Петренко. Это совершенно другой человек, замечательный, уникальный. Мне кажется, что  если бы ей какой-то человек, тренер, педагог, не знаю,  посвятил абсолютно свою жизнь, то она бы выжила.  Я для себя считаю это так.  Ну вот мне кажется, что ее недолюбили. 

- Вот так.

-  Вот так мне кажется. И мне это очень говорить как бы, потому что я дружу с Галей. Но в какой-то период Галя ее очень любила и очень о ней заботилась. В какой-то период она устала от нее, потому что мы все от них устаем, потому что они двадцать четыре часа, и они такие делаются дерзкие.

- Они пьют кровь?

- Они пьют кровь прямо всю, всю. Остальную всю отравляют.  Они пьют ее и они заводят нас. И уже в какой-то момент ты не можешь из этого выскочить. Они окружили, они тебя всю забинтовали собой.  И когда хочешь немного вздохнуть, они отдаляются.  Это наша тоже вина и мне кажется, что если бы кто-то ей посвятил вот свою жизнь так преданно и заботливо как может быть только мать обращаться с больным  ребенком. Это тоже болезнь у них всякая, разная.  Мне кажется, что она бы выжила. Сейчас мне говорят, что она очень хорошо выглядит. Она собирается замуж. Это все не то.  Она была талант.

- Это было просто несусветное…

- Несусветное. Никогда не было такой чемпионки. Вообще, никогда не было такой девочки. Никто этому не может научить. Это душой исполненный полет. Или - есть, или -  нет. 

-  Я всегда говорю, что если быть музыкантом, надо иметь слух. А вот абсолютный слух – это вот есть или нет. А вот то, что вы сказали. Вдруг у меня такая мысль возникла,  может и тривиальная, черт его знает, что на самом деле великий тренер – это еще и великое служение тем людям, которым ты… Просто это отдача полная.

-  Полная, абсолютно. Ты не можешь жить свободно. Тем более, если ты знаешь о каких-то недостатках, ты никогда не будешь жить спокойно. Ты будешь все время об этом заботиться.  Это тяжелое дело.

-  И, наверное, еще более тяжело, я вот слышал о таких случаях, когда какой-нибудь успешный спортсмен, ну пусть это будет в фигурном катании, когда в один прекрасный день он уходит от одного тренера к другому. Это должно быть дико тяжело.

- Очень тяжело.  Меня, слава богу, бог миловал.  Ушел Кулик, но он ушел как бы в никуда. Я его и не брала на дольше, потому что мы с ним как бы так договаривались. Мы с ним договаривались до олимпийских игр.  Он как бы доверил мне свой талант до олимпийских игр. 

- Взяли напрокат.

-  Да, меня взяли напрокат. А так, в общем, те люди, с которыми я помногу работала, от меня не уходили. Но это очень большая травма.

-  Я думаю. Особенно при таком отношении.

- Я даже не помню себя. Когда это с Куликом когда-то случилось, я не помню, куда я летела и на каком самолете. 

-  Несмотря ни на что. Хоть вы и договаривались.

-  Меня встречали в одном месте, прилетела я в другое, а вещи мои совершенно в третье. Это тяжелое дело, очень тяжелое.  Но виноваты в этом обычно оба. 

-  Ну как развод.

- Конечно, это развод. Обидней тому, кто больше любил.

- Сейчас мы коснемся другой темы.  Итак, допинг. Н этот раз допинг был на первой полосе постоянно. И наши лыжницы, и вот этот испанский немец или немецкий испанец, как угодно. Я слышал от довольно толковых людей -  спортивных обозревателей, газетчиков и так далее, что вообще надо с этим кончать и не бороться с этим. Хотят, пускай принимают.

- Как это так?

- Сейчас объясняю. Понимают, что это плохо - понимают, что это опасно для здоровья – понимают. Ну хотят курить, курят же. Написано на пачке «опасно для здоровья, будет рак». Мы взрослые люди. Мы не можем  запретить. Почему они говорят, потому что все равно искоренить это явление невозможно.  В спорте, ради высших достижений, где человек на пределе своих возможностей, так или иначе будут стремиться принимать какие-то вещества, которые дают возможность в данный момент подняться на самый пик. Не так?

- Ну не знаю. Мы не пьем, поэтому тяжело сказать. Я одно могу сказать, тогда это будет соревнование фармацевтов. Надо объявить. Вот эти соревнования будут называться олимпийские игры, а другие, я не знаю, пусть это будет кубок, где можно все пить. И тогда будут соревноваться те, кто это пьет и кто это делает, потому что это нечестно – соревноваться, если ты даешь клятву и подписываешься, что ты это не будешь принимать и принимаешь, ты бежишь вместе  или прыгаешь и бегаешь и крутишься  и подпрыгиваешь с теми людьми, которые это не принимают, а ты это принимаешь, то это нечестно. У тебя убирается страх, а у других – нет.  У тебя повышаются аэробные возможности, а у других – нет.  Это несправедливо.  Я за то, чтобы допинг брали двадцать четыре часа в сутки.  Всегда брали допинг. У нас приезжали и брали на катке. Никто ни у кого не спрашивал, мы обязаны сдать.  Мы -спортсмены должны так жить.  У нас есть определенные условия, мы их принимаем. Мы не пьем. Пусть результаты будут чуть-чуть занижены, то есть ниже, чем если бы мы это выпили. Если бы мы это выпили, я не знаю, чтобы мы могли бы сделать. Прыгнуть пять четверных. Но тогда нужно приглашать не только тренера. Тогда должна работать медикобиологическая служба и тренеры ту не при чем. Ну немножко, там, себе программку поставить. А в принципе  - это, вообще,  другое дело.  Это не спорт тогда. Если они хотят это открыть, пусть они это открывают на каких-то одних соревнованиях.  Пожалуйста, пусть все травятся и бегут.  И тогда будет ясно видно, кто лучше придумал таблетки. И не надо тогда это скрывать, не надо это ловить. А там, где это ловится, если у нас есть допингконтроль, это должно быть соблюдено. Все, конечно, стараются сейчас придумать  такой допинг, чтобы он закрывался. Но всем все равно это будет известно. Это и риск, это и несправедливо по отношению к другим людям, которые бегут без этого. Я – против. Я считаю, что в спорте сейчас большие деньги и деньги честные. Но, что ты их выиграл своими руками, ногами и головой… Без головы нельзя выиграть. И поэтому начала фармакология… Она давно развивается в этом направлении, но не считаю, что это правильно. Нам могут помочь восстановиться, сказать какие витамины мы должны пить. Это совершенно другое дело. Но к олимпийским играм не должны иметь отношения препараты.

-  Вот вспомните. Барон де Кубертен , создатель современных олимпийских игр, считал, что, во-первых, это должны быть любительские игры, никаких профессионалов, никаких денег. И долгое время так оно и было. Бывало так, что чемпионы олимпийских игр уходили  в профессионалы. Но чтобы сами профессионалы в них участвовали, не было этого в течение длительного времени.  Потом постепенно, постепенно. Вот хоккей, теннис и т.д. Пришли люди, профессионально зарабатывающие спортом на жизнь, у которых отношение к спорту не такое, как у любителей, у которых есть другая работа. 

-  Нет таких сейчас. Сейчас невозможно тренироваться и давно нельзя было этого делать. 

-  То есть, достичь какого-нибудь результата….

- Ну это же делом жизни становится. Это невозможно тренироваться. Нужно вставать  в шесть утра. Нужно бежать. Нужно делать зарядку. Не просто так, руками помахать. Нужно делать часовую зарядку. Нужно отдыхать. Нужно приезжать на первую тренировку. 

- Сколько тренируется в день, вот скажем, такой человек как Ягудин. 

- По-разному он тренируется.  И в разные периоды времени. 

- Понятно. Но бывает по многу часов?

- Бывает.  Бывает по пять часов. Все равно весь день подчинен этому.  Ты или тренируешься, или отдыхаешь. И то, что ты ешь или ты не ешь, ты худеешь, потому что, для того, чтобы прыгать, нужно быть «сухому». А есть хочется. И ты все делаешь для того, чтобы на льду провести эти полтора часа. 

- Хорошо. Опять вернусь к барону. Вот что мне нравилось в его предложении – это то, что олимпийские игры -  это все же торжество отдельно взятого человека, спортсмена.  Человека, а не страны. Мы славим замечательного спортсмена. И не важно, из какой он страны. Важно, что он такой потрясающий человек. Постепенно, и особенно во время противостояния СССР-Соединенные  Штаты, это превратилось в неофициальные командные соревнования. Ну все  печатают. 

- Да, ну все печатают с утра до ночи.

- Ну я же помню, как, скажем, в Америке за золотую медаль давали восемь очков, или там, в разных странах разные очки приписывали. Я понимаю, с одной стороны, когда там гимны и флаги, и все такое прочее. Хотя мне милее, чтобы флаг поднимался олимпийский,  чтобы игрался олимпийский гимн. Первенство мира – другое дело.  Но идея олимпийских игр – это то, что мы славим спортсменов, а не Америку, или Норвегию или еще какую-то страну. Я в меньшинстве, я знаю. 

- Вы в меньшинстве. Я как-то про это не думала, я как-то себе это не представляю, потому что у меня все-таки победа – это свой гимн и свой флаг лезет вверх. И ты стоишь, и вот тебе понятно, что ты четыре года уродовался, не спал, не ел и жил не так. И все это под эту музыку. Я не знаю. Я привыкла к тому, что олимпийские игры – это командные соревнования. Во-первых, мы все зимники встречаемся. Мы теперь встречаемся очень редко, один раз в четыре года. Это наша команда. Мы все друг друга знаем. Мы знаем всех тренеров, которые работают десятилетиями.  Лыжники, биатлонисты.   Практически никто не меняется.  Вот за эти тридцать шесть лет, которые я работаю, практически никто не сменился. Совсем нет новых лиц. Это печально.

- Да это действительно.

- Это действительно печально, потому что тренеры заканчиваются. Дай бог, чтобы новые выросли. 

- Но если заканчиваются тренеры, тогда и надежд особых нет.

- Очень хочется, чтобы выросли новые тренеры. Вот за это время появились только Наташа Линичук и Жанна Громова. Жанна Громова такого же возраста как и я.  Вот насчет этого участия, что олимпийские игры – это по словам Кубертена участие. Я этого не понимаю, потому что для меня олимпийские игры – это победа. Победа – это только золотая медаль. Ну ничего я не могу с этим сделать, потому что Вы не хотите в своей профессии, чтобы ваша передача шла в четыре часа утра и вы там рассказывали всем….. Правильно? Вы в своей профессии -  на гребне. И вы будете все делать, развиваться и другое читать, и другое смотреть. Также и мы, например. Я не хочу это ронять, чтобы мне это не стоило. Упадет у меня сердце, буду ли я ездить на коляске, но я буду стараться. 

-  Вы мне напоминаете американского баскетбольного тренера, который говорил, что победа  - это не все, а победа – это единственное.

- Это единственное! Это единственное, потому что здесь, правда, все соединяется. Что делать, это такая профессия. И может быть я действительно удачливый тренер, я могу сказать, что для того, чтобы у меня была удача, я очень должна перестрадать и очень должна переработать. Поэтому я сижу в деревне, в глухой американской деревне. Я никуда не выезжаю. Я восемь-десять часов работаю. Только там я могу сейчас столько много работать, потому что я рядом живу и ничем больше не занимаюсь.  Мне нужно перерабатывать. Меня ничто не отвлекает. Я не беру телефона.  У меня нет маленького телефона. Я никогда не слушаю, все мои друзья знают, автоответчик. Когда бы они не приехали, у меня дверь всегда открытая, даже если меня дома нет. Я дверь постоянно оставляю открытой. Я знаю, для чего это. Я получаю  от этого удовольствие. Я еще могу немножко кого-то поучить. Ну что мне с собой делать?  Я не знаю, как мне жить. Муж говорит: «Разведусь, не буду больше так жить. Так жить невозможно». Но я это обожаю. Я обожаю учить. Брать эти полуфабрикаты, как говорит….

-  Может быть это страсть?

- Да, это страсть, страсть.

- Можно не говорить о том, что в разных видах спорта все-таки роль тренера разная. Вот я смотрю, как, скажем, бегают длинные дистанции, вот кенийцы и т.д. И мне кажется, что они просто бегают без всякого тренера.  Вот бог им там дал такую конституцию. Там особой техники нет. Просто надо суметь пробежать двадцать пять километров без остановки. А вот есть такие виды, скажем, как ваш, где техника имеет колоссальное значение. Этому не научиться без тренера.  Вот Вы согласны с тем, что….

- Но и без одаренного человека тренер тоже не может сделать.

- Понятное дело. 

- Нельзя на нас так смотреть, что мы можем все.  До определенного момента мы можем все. Можно научить до уровня сборной команды страны любого.

- Неужели?

- Да. 

- Давайте завтра начнем. Я бы очень… В моем возрасте стать членом сборной.  Как же… Ну действительно можно любого?

- Почти любого. 

- Но не более того.

- Но не  более того.  А  там уже я всегда говорю, что нельзя сбрасывать со счетов, с какими качествами родила ребенка мама.  Вот и все.  И нам, тренерам, не надо на себя очень много брать.  Мы – молодцы, но родители, которые заложили гинетически в ребенка что-то такое, от чего бежит зал непонятно куда, и все  кричат. Это надо открыть. Тренер это должен открыть. Тренер должен увидеть. Как отец видел в Фирсове, как отец увидел в Харламове. Это нужно их этих мальчишек, которых бегают тысячи, в них нужно увидеть и развить. Это уже наше дело. Развить, открыть, показать, заставить, обмануть. 

- Сам талант и заключается в том, чтобы увидеть. 

- Конечно. Глаза нужно иметь. 

- Больше, чем глаза. 

-  Так это профессия. 

- Да. Это поразительно интересно. Скажите, пожалуйста, вот вы разные слова употребляли, вы говорили, что вы четыре года уродовались, потом  вы говорите, что это счастье и страсть.

- Ну это все вместе взятое. Уродовались то прилично. Когда я встаю в шесть часов утра, я похожа на женщину, которая встает  в шесть утра. 

- Вы даже не похожи на женщину, которая встает в девять часов утра.

- Я должна встать в шесть часов утра.  Ужас. Я плачу. И сейчас уже все не быстро.  Раньше встал в шесть и в шесть ноль пять уже вышел.  А сейчас еще не вышел, сейчас еще только встал. 

- Когда Вы точно поняли, что это точно ваше дело? 

- Я сразу почти поняла. 

-  Вот как только начали, вот почувствовали, что это – мое.

- Да, сразу поняла. 

- Но, не с этого начали, все-таки начали как спортсмен.

- Ну я же каталась до девятнадцати лет.  В девятнадцать лет я начала работать.

- И вы поняли тогда, что вот это и есть.

- Да. Отец помог мне не пойти в другую сторону. Я хотела танцевать.  Я хотела отвечать только за себя.  Но я хорошо танцевала.  Я хорошо двигалась. Я поступала в «Березку» и  я ходила к Игорю Александровичу Моисееву. Мои подруги все там танцевали. И тогда было такое время, что бы без образования могла бы туда поступить. У меня были определенные способности. Я неплохо двигалась. Но недостаточно хорошо я дробила. Но я этим занималась и занималась я этим сама.  Я ездила к педагогу. Я хотела поступить туда, потому что мне это в жизни очень нравилось. 

- А что же папа?

-  Но папа меня развернул немножко. Вот это единственное, что он сделал. Он сказал, что хватит дурью  маяться. Ты должна выходить, брать детей и тренировать. 

- То есть, он видел значит тоже. Что-то он увидел. Если он считал, что вы к 
этому не способны.

- Я не очень металась. Я очень хотела в ГИТИС поступить. Мила Пахомова поступила. Мой отец тоже сказал: «Таня, ты ровнее веди себя. У нас артистов в семье не было и не будет, поэтому… иди тренируй. Профессия замечательная. Если у тебя получится, будешь счастливая». Мне просто повезло.  Мне позвонил партнер мой бывший и сказал: «Танька, некому тренировать совершенно.  Я еще хочу покататься. Помоги немножко». И я сразу пошла.  У меня были первые ученики, конечно, старше меня.  Говорят, что мой голос был слышен, я работала на стадионе «Юных пионеров» на открытом катке, мне было девятнадцать лет, орала я так, что когда из стадиона «Динамо», из метро выходили, то слышали мой голос. 

- Кто ваш первый чемпион?

- Ну во-первых, Суслова и Тихомиров. Вот они сразу вошли в сборную команду со мной, сразу.  И мы заняли четвертое место. А первые чемпионы – это были Вайтюк и Жигалин. Они были бронзовые призеры на чемпионате Европы.  И Моисеева с Миненковым, и Черняева с Благовым. У меня сразу были по юниорам чемпионы страны, потому что у меня сразу была группа. Я любила работать, чтобы у меня много было народу. Сразу у меня Черняева-Благов чемпионами России стали по юниорам в парном катании, Моисеева и Миненков – в танцах и Вайтюк-Жигалин, они уже были взрослыми, они уже выступали на чемпионате Европы. Это была моя первая медаль бронзовая в Ленинграде. Я не знаю, сколько мне было лет, двадцать два или двадцать три.

- А одиночка первая?

- А у меня не было одиночников.  Я начала с одиночников. У меня был такой Сережа Волгушев. Он занимал четвертое место в стране. Но тогда была тоже очень высокая конкуренция. И тогда Игорь Бобрин катался, много было мальчиков хороших. У меня вот был Сережа. 

- А Ягудин – первый ваш чемпион из одиночников?

- Нет, Илюша Кулик. 

- Вам больше нравится теперь уже работать с одиночниками?

- Да это совершенно другой ракурс работы. Это не сравнить. Другие отношения. Это не только музыка, постановки, программы, но это еще немножко высшей математики. Я очень люблю одиночное катание. И буду им заниматься.

- Последний вопрос. Когда Вы появитесь перед господом Богом, что Вы ему скажете? 

- Я не знаю. Я послушаю, что он мне скажет. 

- Когда я спросил у одного режиссера, кинорежиссера, он сказал, что: «Я его спрошу, почему он дал мне так мало фильмов сделать».

- Если там лед только залить, чтобы все там прыгали и летали. Там ведь можно летать. Я сказала бы господу Богу, что я точно знаю, что я не делала подлости. Я думаю, что и он это тоже знает.