Продолжаем публикацию записок психолога Рудольфа ЗАГАЙНОВА
(начало см. в № 1 за 2003 г.) о его работе в олимпийском сезоне
с фигуристом Алексеем Ягудиным.

Через тернии — в звезды

Лешу практически не видел. Только утром, проходя мимо ресторана, краем глаза заметил его, беседующего с официантом. Он сделал вид, что не видит меня. И я сделал то же самое. Как договорились, отдыхаем друг от друга.
Всё записал о последнем рабочем дне и понял, что сидеть в номере нет сил. И поехал на лед. Поехал к Татьяне Анатольевне — с ней не соскучишься.
- Что сейчас будешь делать? — спрашивает она танцора Арсения Маркова.
— Поработаю у зеркала, — отвечает он.
Она смотрит ему вслед и говорит:
— Иди-иди, поработай над своим уродством.
Мимо нас прошла на лед незнакомая фигуристка. Татьяна Анатольевна не обделяет и ее вниманием, говорит: «Сейчас пойдет, откатает своё нехитрое».
Я просто отдыхаю, с удовольствием слушаю ее прибаутки, но смеяться нет сил: своей железной лапой держит нервы доминирующая мысль о нем! Что он? Где он? Как он? Как себя чувствует? Спал ли ночью? Как тянется для него это пустое время выходного дня?
И тренер, конечно, думает о том же. Татьяна Анатольевна подходит ко мне, кладет руки мне на плечи и спрашивает:
- Ну, как он?
— Отдыхает.
- Пусть отдыхает, — после паузы говорит она. Садится рядом и шепчет:
— Чуть не умерла ночью, — и показывает на сердце.
— Почему не позвонили?
В ответ она машет рукой.

... На лед вышла наша лучшая пара, и Татьяна Анатольевна резко встала и подошла к борту.
Смотрю на танцоров, любуюсь ими и отдыхаю. Прекрасная музыка, всё остальное прекрасно. Красоту нарушают иногда крики Татьяны Анатольевны, но я давно адаптировался к ним, и моему отдыху от муж¬ского одиночного катания ничто не способно помешать. Лишь бы там, лишь бы у него все было в порядке!
... Почему так не любят танцы и не считают их за спорт представители одиночного и парного ка¬тания? Хотя труд здесь не менее адский. Но нет, соглашаюсь я, того риска и того страха от тех сумасшедших прыжков, без которых побед в одиночном и пар¬ном катании не бывает. «Крутят жопами», — сказала мне вче¬ра за обедом известная наша одиночница.
Смотрю на лед, на родные лица команды и вижу сейчас (словно открылись глаза) совсем другое. На заплаканные глаза канадки Ша Линн я обратил внимание сразу.
— Что случилось? — спросил я тренера.
— Отец объявился, позвонил вдруг... Впервые после
того, как бросил их. Пожелал успеха на Олимпиаде.
Татьяна Анатольевна присела на скамейку и, не отрывая глаз от разминающихся танцоров, рассказывает:
— Мой муж, Володя Крайнев, ведь тоже вырос без отца.
И, как и Леша, никогда его не видел. И вот однажды, это было
на гастролях в Пятигорске, он увидел человека, исключительно похожего на него. И потом ему рассказали, что после кон¬церта этот человек долго стоял у двери его уборной, но так и
не решился зайти.
А я смотрел еще на одну нашу пару и ругал себя последними словами. Вчера в машине я сидел рядом с фран¬цузским танцором по имени Оливье, совсем молодым маль¬чиком, у которого все в жизни пока должно быть без траге¬дий. И потому свой вопрос я произнес смело: «Кто у тебя ос¬тался дома? Папа, мама?» Он замялся, а я подумал, что он плохо понял мой английский, и повторил вопрос. И услышал ответ: «Папа умер, а мама — хорошо!»
Как будто меня ударили обухом по голове. Идиот! Надо же было давно спросить у Татьяны Анатольевны все об этой паре. И не имеет значения тот факт, что ты с ними как психолог не работаешь.
«Нет, не идиот, а вдвойне идиот!» — говорю я себе, поскольку подобный прокол у меня уже был. На чемпионате мира по вольной борьбе перед финальной схваткой меня попроси¬ли помочь борцу, которого я ранее не опекал и, следователь¬но, не знал его биографию. Я контролировал его разминку, мы прекрасно общались, но с вызовом на ковер произошла задержка, и несколько минут мы были вынуждены простоять у выхода на сцену. И тогда я, желая согреть душу спортсмена приятным воспоминанием, спросил: «Где сейчас твои роди¬тели?» И услышал в ответ: «Ау меня нет родителей. Меня тетя воспитала». К счастью, задержка затянулась, и я в подарен¬ное мне время успел исправить ситуацию. Мы посвятили схватку тете, и он ее блистательно выиграл. Но то состояние неловкости преследовало меня еще долго. А в своем днев¬нике я записал: «Я решил схалтурить (а вдруг пройдет?), сде¬лать дело малой кровью, но мне было сказано: «Нет!» И ска¬зал это Его Величество Спорт, легких побед в котором, как и легких путей к ним, нет».
...Как красиво скользит по льду Ша Линн, прошедшая через тяжелое детство в многодетной семье, без отца... Везде, где бы мы ни были, я заметил это, она покупает подарки своим братьям и сестре.
И как красив Оливье! Татьяна Анатольевна уверена, что через несколько лет ему как партнеру не будет равных. И в аэропортах он тоже, если есть время, сразу направляется в магазины сувениров.
А я радуюсь, что не забыл, вылетая первый раз к Татьяне Анатольевне, захватить книгу Анатолия Владимировича Тарасова «Совершеннолетие», на обложке которой он написал: «Дорогому Рудольфу Загайнову!..» «Почерк узнаете?» — спросил я.
Она склонилась над книгой, долго-долго молчала и затем тихо сказала: «Толя».
Выходной, как же ты опасен! Вспоминается всё то, о чем лучше не вспоминать, что отягощает твое настроение и даже делает тебя слабее. Теперь я вспоминаю Лешу и говорю себе: «Трижды идиот!» Это было три дня назад. Он огрызался на каждое замечание тренера, в том числе и на деловые. Потом прервал тренировку и минут за двадцать до ее окончания покинул лед. Когда он проходил мимо меня, я сказал: «Не понял юмора». Но он ничего не от¬ветил мне.
Обычно, переодевшись, он заходил за мной, и мы вдвоем уезжали в отель, куда Татьяна Анатольевна возвращалась вместе с танцорами примерно через час.
Но сегодня я решил принять сторону тренера и, когда Леша подошел к нам и сказал: «Поехали», я ответил: «Нет, я поеду с ними». Ответил и сразу отвернулся, снова стал смотреть на лед. И вдруг услышал: «Заплакал». Это произнесла Татьяна Анатольевна.
Я резко повернулся, но Леши уже не было. Мы с тренером стояли и молча смотрели друг на друга. Такой поникшей и растерянной я ее еще не видел.
И знаю: еще один стоп-кадр будет вечно стоять перед моими глазами и будет кровоточить эта новая рана в моей душе. Конечно, надо было поддержать и защитить (!) тренера. Но в то же время надо было учесть, что спортсмен сейчас, за считанные дни до Олимпиады, уже на пределе и требуется самое бережное отношение к его душевному состоянию, ослабленному, и многократно, ожиданием ее начала.
Ох, этот выходной! Голова переполнена воспоминаниями. И не знаешь, хорошо это или плохо. Всего неделю на¬зад, перед началом последней сверхнагрузочной недели, я сознательно пошел на тяжелый разговор со спортсменом (Леша в тот момент просил еще один день отдыха!).
— Ты не готов к Олимпийским играм! — заявил я ему. И
продолжил: — Ты задыхаешься, ты ни разу во всех пяти тур¬
нирах, где мы были вместе, не откатал уверенно произвольную программу!
— Я так не привык тренироваться. Я всегда отдыхал
после трех рабочих дней, — ответил Леша.
Но я продолжал свое наступление:
— То, что я видел, тренировкой назвать нельзя. Поверь
мне, отменим завтра тренировку — все пойдет кувырком.
Леша молчал и готовился, я видел это, заявить мне нечто категоричное. И я услышал:
— Рудольф Максимович, я это хотел сказать вам еще в
Ленинграде, когда мы поссорились. Вы отвечаете за психологию, а мы с Татьяной Анатольевной — за тренировочный процесс.
Но на такие заявления у меня были подготовлены ответы, и за это я благодарю свой многострадальный опыт
и всех тех, кого я не только опекал, но и у кого многому научился. И вчера на Лешину фразу: «Опять про Бубку будете рас¬сказывать?» — я, не раздумывая ни секунды, ответил: «Да, потому что ты по сравнению с ним пока жалкий любитель!» И сейчас я ответил, опять не раздумывая ни секунды:
— А это, чтобы ты знал, связано одно с другим самой
тесной связью. Уверенность — это психологическое понятие?
— Я держал паузу, он молчал. — Да или нет? — чуть повысив
голос, спросил я.
— Да, — ответил он.
— Так вот, воспитать ее можно не психологическими
разговорами, а только работой.
— Ну ладно, завтра в семь пятнадцать, — угрюмо произнес он и направился к двери. И выходя из моего номера в
коридор, пробормотал (но достаточно громко, чтобы я рас¬
слышал): «Все всё знают...»
... И разговор с Татьяной Анатольевной (была уже глубокая ночь). Она выслушала мой отчет о прошедшем дне, в том числе слово в слово последний разговор с Лешей, и ска¬зала:
— Вообще-то, мой папа говорил, что надо считаться с
желанием спортсмена.
Она не в первый раз привлекает Анатолия Владимировича себе на помощь, и с таким аргументом я считаюсь. Но не сегодня.
— Татьяна Анатольевна, наш спортсмен не готов к соревнованиям! С этим вы согласны?
— Хорошо, берите это на себя. Но помните: мы так ни¬
когда не тренировались.
— Татьяна Анатольевна, на последнем этапе подготовки спортсмен должен чувствовать, что его воле противостоит воля тех, кто с ним работает. А воли тренера он не чувствует,
вы готовы идти на поводу его состояния.
— Но у него разладится четверной прыжок, а надо неделю, чтобы его восстановить.
— Не разладится! Вот увидите! И есть еще один закон:
спортсмена нельзя жалеть, в этом случае он сам себя будет
жалеть, и тогда конец.
И последняя тренировка этой жестокой недели, четырнадцатая подряд, без единого дня отдыха. После утренней (тринадцатой) тренировки, делая ему свой сеанс и видя его лицо вблизи, не выдерживаю и говорю:
— Реши сам о вечерней тренировке.
И услышал (ответ был мгновенным):
— Буду тренироваться!
И вот мы поднимаемся по ступеням лестницы нашего катка, и с мукой в голосе он произносит:
— Если бы вы знали, как я устал от фигурного катания!
Все время одно и то же!
Идет разминка, и он ... великолепен! Очень собранно работает, ни на что не отвлекается. Мы глазами встречаемся с тренером, и я чувствую тепло ее взгляда.
Но вдруг, на ровном месте, он падает и, вставая, хвата¬ется за пах. На лице Татьяны Анатольевны нескрываемые ужас и паника:
— Что вы делаете? — шепчет она мне, — ведь это фигурное катание...
— Может, закончим? — спрашивает она Лешу.
— Нет! — отвечает он ей и едет к центру катка.
И волшебно катает всю «короткую». И Татьяна Анатольевна вытирает слезы, отвернув от меня свое лицо.
А я пять минут назад, поняв, что он собрался еще раз откатать целиком «короткую», и увидев еще более побледневшее его лицо, сам испугался и готов был сломаться, но что-то остановило меня. Не мой ли опыт в других видах спорта, где ребята перед олимпиадами пахали, порой теряя со¬знание?
И когда он начал прокат «короткой», я вновь услышал:
— Вы берете это на себя!
Я снова ответил:
— Беру!
... Идем в раздевалку, и я произношу заготовленную фразу:
— Так ты никогда не прыгал!
— Вроде да, — с улыбкой отвечает он.
Сидим в раздевалке (как-то он сказал: «Если я не посижу после тренировки...»), и идет разбор наших полетов:
— Ты преодолел усталость, а не сдался ей! Вот что было
самым ценным сегодня!
У него нет сил отвечать, я это вижу. И также вижу, что он готов слушать и дальше:
— А если бы ты еще и завтра потренировался!..
Но сейчас он находит силы, и я слышу:
— И сегодняшнее было лишним.
22.00. Стук в дверь, и я счастлив видеть его улыбку. И шутливо-требовательно он спрашивает: «Здесь готовы отмассировать мою голову?»
Просыпаюсь, но встать не могу — полное опустошение. Вспомнил одну шутку Татьяны Анатольевны, слышал ее не раз: «Хотелось бы дожить до выходного, очень бы хотелось».
А в последнем нашем споре, когда я возражал против двух выходных, она заявила: «Выходные нужны и мне, и вам!»
Опять она права, сейчас на переход в вертикальное положение силы отсутствуют, и я продолжаю лежать. Вспоми¬наю, как вчера почти два часа колдовал над телом Леши, как нелегко ему было проснуться, а затем сесть, а потом встать. Качаясь, он шел к двери, а я провожал его. Он держался за ручку двери и вот что вспоминал:
— Завтра мы с вами идем на хоккей.
— Отдыхай завтра от всех, — ответил я.
— Нет, завтракаем вместе, в десять — вас устраивает?
— Тогда я успею побегать.
— Но это без меня.
Короткое объятие, и он уходит. Уходит в выходной! И целые сутки будет пережевывать радость преодоления, а не поражение от усталости, что имело бы место в случае отмены тренировок в связи с этой самой усталостью, то есть по причине слабости его личности (!). И послезавтра, после 48 часов отдыха, на этот ненавистный лед он выйдет более силь¬ным, на порядок сильнее, чем это было 48 часов назад.
«Мы победим!» — говорю я себе. И повторяю эти два слова! У меня сегодня и завтра тоже радостные выходные!
Ох, эти выходные! Еще лет двадцать назад, работая в футболе, я обратил внимание на то, что к концу выходного дня люди выглядят не отдохнувшими и беззаботными, а, наоборот, утомленными и озабоченными. А помогли раскрыть суть данного, на первый взгляд загадочного, явления доверитель¬ные вечерние беседы с людьми, которые я обязательно про¬вожу и в выходные дни. Оказалось, что все 24 часа спортсмен был предоставлен сам себе, и если в течение дня ему не были предложены какие-либо мероприятия, пусть даже такие, как посещение кинотеатра, то к концу дня эмоционально он сни¬кал, а его мыслительная сфера участвовала, и активно, в ана¬лизе всех проблем его личной жизни, не имеющей отноше¬ния к спорту, о чем он на время, к счастью, забывал. А сего¬дня он получил возможность обо всем вспоминать и, хуже того, погрузиться в эти воспоминания, в тоску, в контрдоми¬нанту своей сегодняшней жизни.
Интересно, что первый рабочий день после выходного, как правило, бывает тяжелым, спортсмен не выглядит све¬жим и эмоционально оживленным. И всегда возникал вопрос: «А нужен ли вообще выходной?»
«Не нужен!» — категорически отвечает на этот вопрос выдающийся тренер по велоспорту Александр Кузнецов. В его велоцентре, где были воспитаны такие суперзвезды, как пятикратная чемпионка мира Галина Царева и двукратный олим¬пийский чемпион Вячеслав Екимов, в рабочем плане, распи¬санном на год вперед, из 365 дней ни один день не был вы¬ходным. Лишь 1 января отменялась утренняя тренировка.
И Борис Беккер в свои лучшие годы, когда вел абсолютно профессиональный образ жизни, приезжал на корт в воскресный день и в одиночестве (я выполнял роль тренера) пробегал пятикилометровый кросс, а затем не меньше часа работал (не купался, а плавал!) в бассейне.
И еще один великий профессионал баскетболист Дражен Петрович тренировался 365 дней в году. Однажды пос¬ле победной игры на Кубок европейских чемпионов он так ответил на вопрос: «Что будете делать завтра?» — «То же, что после любой игры: кросс 8 километров и 500 бросков по кольцу».
Какой решающий смысл вкладывает в такое решение
— не иметь выходных — выдающийся спортсмен? А его решение даже не должно обсуждаться! Его мы, простые смерт¬ные, имеем право только исследовать!
Результат моего исследования следующий: вероятно, в данном случае человек, каторжно нагружающий себя каждодневно, уничтожает (на корню) в своем сознании установ¬ку на выходной (!).
Нет в его сознании, как нет и в жизни, дня, свободного от нагрузки. И нет ожидания такого дня, а значит, нет такого феномена, как суммирование утомления, что обычно имеет место у всех тех, у кого «установка на выходной» обязательно «живет», и он, спортсмен, ждет этого дня, уставая при его приближении все больше и больше.
... И совсем скоро мне предстоит столкнуться с проблемой выходного дня еще раз. Это случится после завершения выступления Леши Ягудина, когда я перейду в нашу хоккей¬ную команду.
... Я вошел в тренерскую комнату, когда в самом разгаре был спор между Вячеславом Александровичем Фетисовым и Владимиром Владимировичем Юрзиновым.
— Нужна тренировка! — утверждал Юрзинов.
— Так послезавтра (послезавтра предстояла игра с чехами. — Р.З.) они будут без ног! — яростно отстаивал свою точку зрения Фетисов.
Увидев меня, Вячеслав Александрович сказал:
— Рудольф Максимович, ваше мнение?
— Мой опыт, — ответил я, — показывает, что, если выходной пустить на самотек, это может развалить команду.
— В советское время — да, — ответил Фетисов, — но у
нас в команде только те, кто играет восемьдесят матчей в
году, и выходной им необходим.
Поздно вечером Владимир Владимирович пришел ко мне в номер и спросил: «А что значит, «выходной, пущенный на самотек»?»
— Это тот самый случай, когда спортсмен весь день
предоставлен сам себе и к концу дня в его подсознании чаще
неудовлетворение от пустого дня, чем ощущение отдохнувшего организма.
— Да я такого же мнения. Но что делать, если тренировка, как сказал Слава, нежелательна?
Думаю, надо составлять план выходного дня. Ребятам дать возможность выспаться, зарядка обязательна. Но между завтраком и обедом должно быть какое-то мероприятие, не важно что: встреча с интересным человеком, напри¬мер. И подобное мероприятие между обедом и ужином: хо¬роший фильм, тщательно подготовленное конструктивное со¬брание. После ужина — чаепитие с тортом, лучше в комнате тренера. Ребята в этом случае отдохнут, расслабятся. И в то же время у них не будет возможности затосковать.
...Ох, эти выходные! Но один, слава Богу, прошел. В двадцать три часа я вышел на балкон, куда выходят наши окна, и бесшумно подкрался к Лешиному окну. Увидел его, склонившегося над компьютером, и облегченно вздохнул. Набрал номер Татьяны Анатольевны. Сказал только два слова: «Спи¬те спокойно». А сам открыл свой «компьютер» — так называю я дневник, ежедневно заполняемый мною уже сорок лет. Не верю, что компьютер способен заменить то, что пишется ру¬кой. А то, что пишет, творит не голова, а рука, я доказывал себе многократно. Вдруг иссякает в тебе вдохновение и рука за¬медляет темп своей работы, как бы отказываясь писать «не то», то есть то, во что не вкладывается твоя эмоция, твое чув¬ство. А голова в этот момент так же свежа и готова продол¬жать работать. Но в том-то и дело, что это не та работа, не того качества, не твоя.
...Нашел строки о безотцовщине, как отличительной характеристике нашего коллектива. В последней тренировке я смотрел на лед и зафиксировал еще один стоп-кадр. По льду скользили наши, а я молча называл имена тех, кто входит в эту «команду», «команду без отцов»: Леша, Оливье, ШаЛинн, хореограф Коля Морозов, Рудольф Загайнов. И сказал себе: всех нас спас спорт! И спросил себя: что бы мы делали без него? Где еще можно честно прорваться к вершине, хотя без пота и крови это не удавалось никому из нас. Ведь безотцовщина может сделать с человеком все, что угодно: как макси¬мум — исковеркать его жизнь, как минимум — сделать ее тя¬желой, иногда тяжелейшей. •
Рудольф ЗАГАЙНОВ
Продолжение >>
—